Lingwowed

«Проблема текста» представляет собой развернутый конспект задуманной, но опять-таки не написанной крупной работы. Многие его части написаны (как и в случае «Языка и речи») в виде назывных предложений, перечисляющих основные пункты. Некоторые из пунктов развернуты в куски, близкие к готовому состоянию.

Проблематика данной работы в целом далека от проблематики «Языка и речи», но явно продолжает проблематику более раннего «Языка в художественной литературе»: также рассматриваются пограничные между лингвистикой, литературоведением, а иногда и другими науками проблемы. Иногда автор возвращается и к проблематике РЖ, включая подготовительные материалы. Например, он касается вопроса о «различении замысла и выполнения» (307–308), отмеченного в набросках к РЖ, но не попавшего в итоговый текст.

Иногда заметен и возврат к вопросам, поднимавшимся в МФЯ, например, к проблеме знака, лишь косвенно затронутой в РЖ.

Другие вопросы, наоборот, уходят на второй план или исчезают. Лишь эпизодически упоминаются речевые жанры (возможно, автор посчитал, что в РЖ уже сказано все основное) и вовсе не затронута проблема стилей, в итоге так и не получившая в саранских текстах четких дефиниций.

Но появляется и нечто новое, прежде всего «проблема текста», вынесенная в заголовок, который комментатор считает «предположительно авторским» (618). Термин «текст» (на что обращает внимание и Л. А. Гоготишвили) в те годы в советской лингвистике стал более распространенным, чем ранее; он встречался и у Виноградова, и у последовательных структуралистов. У Бахтина этот термин никогда не встречался до «Языка и речи», где он употреблен один раз как синоним «высказывания». Эти понятия выглядят близкими, и необходимо выяснить, зачем понадобился новый термин (при том что термин «высказывание» сохранился и здесь) и чем теперь различаются «высказывание» и «текст».

Определения текста Бахтин не дает, подчеркивая лишь, что это «первичная данность» и «непосредственная действительность» (306) и что текст можно понимать максимально широко (тогда к числу наук о текстах будут отнесены искусствоведение,!музыковедение и пр.) и более узко, как словесный текст (306–307); далее проблема сужается до рассмотрения словесного текста.

Текст имеется там, где имеется знак: «Каждый текст предполагает общепонятную (т. е. условную в пределах данного коллектива) систему знаков, „язык“ (хотя бы язык искусства). Если за текстом не стоит „язык“, то это уже не текст, а естественно-натуральное (не знаковое) явление» (308). Это – повторение знаковой концепции МФЯ с добавлением отсутствовавшего там термина «текст».

Далее говорится: «Итак, за каждым текстом стоит система языка. В тексте ей соответствует все повторенное и воспроизведенное и повторимое и воспроизводимое, все, что может быть дано вне данного текста (данность). Но одновременно каждый текст (как высказывание) является чем-то индивидуальным, единственным и неповторимым, и в этом весь смысл его (его замысел, ради чего он создан). Это то в нем, что имеет отношение к истине, правде, добру, красоте, истории. По отношению к этому моменту все повторимое и воспроизводимое оказывается материалом и средством» (308). К этому добавляется указание на диалогические отношения между текстами.

Концепция близка к РЖ, однако о тексте здесь говорится примерно то же, что там говорилось о высказывании. Более того, говорится (трижды) о «тексте как высказывании», что можно понять двояко: либо это два синонима, либо текст – частный случай высказывания. Тут же эта формулировка как будто бы уточняется: «Текст как высказывание, включенное в речевое общение (текстовую цепь) данной сферы» (308). Но, как мы помним, в РЖ высказывание рассматривалось именно как единица речевого общения.

Ниже автор вновь возвращается к проблеме высказывания, при этом говорится о речи и речевом общении, причем эти понятия в отличие от РЖ и «Языка в художественной литературе» разграничиваются, как и в «Языке и речи»: «Язык и речь, предложение и высказывание. Речевой субьект (обобщенная „натуральная“ индивидуальность) и автор высказывания. Смена речевых субьектов и смена говорящих (авторов высказывания). Язык и речь можно отождествлять, поскольку в речи стерты диалогические рубежи высказываний. Но язык и речевое общение (как диалогический обмен высказываниями) никогда нельзя отождествлять… Как высказывание (или часть высказывания) ни одно предложение, даже однословное, никогда не может повториться: это – всегда новое высказывание (хотя бы цитата)» (311–312).