Lingwowed

Мы видели в первой части этой книжки: имена издавна подвергались особым заботам законодателей, порою даже стеснительным заботам. Христианская церковь столетиями вела войну со всеми, кто хотел нарекать

имена новорожденным по своему усмотрению, не считаясь с ее настойчивыми требованиями. Всюду и всегда существовали в мире различные «святцы», списки общепринятых, как бы узаконенных имен; следование им было в некоторых странах (скажем, в дореволюционной России) строго обязательным, в других — не таким уже безусловным; но все же даже там, где на имена не накладывал свою тяжелую лапу закон, в дело все равно вмешивались его предшественники и заместители — обычай, мода, привычка, традиция…

В общем, почти повсеместно люди называли себе подобных, пользуясь в конце концов сравнительно небольшим, довольно ограниченным, кругом слов-имен. В специальной книге «Указатель святых православной церкви», которой обязаны были пользоваться священники в дореволюционной России, по подсчету ономатолога И. Кулишера, числится всего 681 имя, признанное церковью.

Он же сообщает, что у евреев, у которых духовные власти «предоставляли каждому свободный выбор имен, будь то даже заимствованные у язычников», можно насчитать от трех до четырех тысяч их, а германский народ имеет в своем распоряжении именослов примерно в семь тысяч «единиц». Как будто порядочно; но ведь цифры эти ничтожно малы по сравнению с теми сотнями тысяч слов, которые составляют богатство любого современного хорошо развитого языка.

Совершенно иное дело — фамилии. Ни государство, ни церковь, ни даже само общество никогда не вмешивались с какими-либо требованиями или ограничениями в сложное дело придумывания человеческих фамилий. Правда, чем дальше, тем настойчивее власти стали понуждать граждан к тому, чтобы у каждого из них та или иная фамилия была; но самый выбор (точнее, само создание родовых имен) оставался всегда полностью в руках самих называемых. Государство обычно лишь зорко следило (следит в большинстве культурных стран и сейчас), чтобы раз принятая фамилия оставалась в общем неизменной; легко вообразить себе, какая бы началась путаница, если бы от этого отказались!

Бывали, правда, экстраординарные случаи, когда власть начинала навязывать бесфамильным до того подданным обязательное ношение фамилий. Случалось (крайне редко), что, натыкаясь на упрямое нежелание воспринимать это нововведение, представители власти раздавали новые фамилии в принудительном порядке— хочешь не хочешь, а изволь называться так-то! Однако все-таки, в общем и среднем, важнейшим (а мы видели, что оно очень важно!) делом этим ведали сами люди— обыкновенные, не слишком образованные, не имеющие никаких специальных познаний и сведений, неученые добрые люди. Они не сговаривались между собою, не устраивали никаких совещаний и конференций, а работали каждый за свой страх и риск, что называется, — как бог на душу положит. И неудивительно, что результаты работы этой, как всегда бывает в таких случаях, не слишком отклоняясь от некоторой средней нормы, приводили сплошь и рядом к совершенно непредвиденным, то странным, то нелепым, то смешным результатам.

Государство чаще всего спокойно мирилось с этими результатами. Видя какое-нибудь «богомерзкое», некалендарное, нехристианское (или «немусульманское») имя, власти поднимали ужасный шум, возражали, запрещали, искореняли его всеми способами.

Услыхав же, что тот или иной человек по каким-то, ему лишь ведомым, причинам носит даже самую чудовищную фамилию, они обычно реагировали на это весьма спокойно, примерно так, как Иван Александрович Хлестаков в гоголевском «Ревизоре» на робкую просьбу Добчинского.